[indent] Отец говорит – это важно. Отец стоит на своем, ставит ее перед фактом, а Эспен лишь закатывает глаза, но, все же, покорно соглашается, ведь, должно быть, это действительно важно, раз даже мама вернулась из своего затянувшегося визита к своим родителям во Францию. Она не думает о том для чего это все, нет, ей это, в действительности, безразлично. Способ вернуть ее в светскую жизнь? Ну, попробуйте, Эспен посмотрит. Ей это не интереснее, чем первая страница пророка, для нее вся эта пустая болтовня – пустяк, не более. Эспен нутром чувствует, что происходит в мире сейчас куда более важные вещи, чем какой-то там дружеский визит. Эспен поиграет в ваши игры, если хотите, но все это только лишь на один вечер. И только.

[indent] Эспен вернулась в Англию только несколько месяцев как, но не может избавиться от чувства, что вокруг нее ложь одна, и люди, что были ближе всех не более чем просто предатели. Отец говорил, что мама в кратковременной поездке, но сегодня Эспен увидела ее впервые со дня своего возвращения. Короткий визит? Не слишком. Сам отец постоянно куда-то пропадал, уезжал в свои “рабочие” поездки – так он их называл – и мог пропадать неделями, оставляя ее совсем одну в большом доме. Эван и вовсе дома не появлялся, предпочитая жить в своей квартире неподалеку от Косого переулка. И у Эспен было слишком много времени, чтобы думать; слишком много времени, чтобы надумывать. Эван явно избегал ее, хотя эти двое были ранее неразлучны; отец, в свои редкие визиты, предпочитал молчать даже за ужином, а если говорил, то о всяких мелочах, и на прямые вопросы не отвечал. Эспен боялась. Боялась, что отец затянул Эвана туда, куда и самому ему лезть не стоило, но, осознавая, что за столько лет своего отсутствия, их отношения уже не те, она не задавала ему прямых вопросов. Возможно, просто, боялась. Боялась, что она права. Боялась, что все даже хуже, чем она думала. Она тонула в своих домыслах, плохо ночами спала, а если и удавалось уснуть, то в поту просыпалась от тревоги, которую не в силах была побороть. Навязчивая мысль, что от нее что-то скрывают, только закрепилась в ее сознании, когда вернулась мама, необычайно молчаливая и отстраненная. Это не та семья, которая была у Эспен; не та семья, от которой она уезжала. Это пугало и причиняло боль.

[indent] Эспен юлит, когда говорит, что ничего не испытывает – ей интересно. Почти десять лет, как жизни их по разным дорогам пошли. И пускай она знала о его жизни довольно много, читала в газетах, в спортивных колонках, его имя периодически, испытывала смесь раздражения и гордости за него и никогда не жалела, что их пути разошлись. Они слишком разные, слишком друг на друга не похожи, и она всегда знала – им не по пути. И ей это нравилось. В Хогвартсе она жила только тем днем, когда он перестанет на ее пути возникать будто из ниоткуда, а после гнала из своей головы мысли, что скучает по его наглой морде. Будем честны, ее жизнь была довольно насыщенной, чтобы часто возвращаться мыслями в свое детство, но такие моменты возникали, когда она скучала по семье своей, и не виновата она, что все ее детство неотрывно связано и с семьей Флинтов, частью которой и был человек, который раздражал ее больше всех на свете. И наверное, если бы в их семье все было бы по прежнему, Эспен могла бы сказать свое твердое нет. Она могла бы поспорить или просто не явиться, но отношения, что были ей так дороги, сейчас держались на тонкой нити, и не в интересах Эспен было эту нить оборвать. Поэтому да, она согласилась. Позволила маме помочь ей с прической, нанесла макияж – не произвести впечатление ради, а лишь уважения из.

[indent] Эспен покорно берет горсть летучего пороха, называет адрес и через несколько мгновений оказывается в месте, где провела половину своего детства. Здесь даже пахнет так же, как тогда, и кажется, что ничего не изменилось с момента, когда она в последний раз переступала порог этого дома курсе на шестом. Только ей уже не семнадцать лет. К ней навстречу, будто из ниоткуда, спешит Агнес, уводя ее от остальных, расспрашивает про Америку, про ее путешествия и, конечно, мужчин. Эспен даже довольна – момент встречи с прошлым отсрочен, а она понимает, что, в действительности, не сильно готова к ней. Флинт всегда вызывал в ней кучу разнообразных эмоций, но эмоции – не то, что Эспен может себе позволить теперь. Эмоции остались в Америке, в ее скитаниях и приключениях, а в Англии сегодня эмоциям места не было. Это попросту лишнее. К сожалению Эспен, Агнес решает пройти в зал к остальным слишком быстро, и Розье и шагу не успевает ступить, как ее глаза встречаются с его глазами. К счастью, он не подходит, гостей приглашают к столу, и Эспен занимает место как можно дальше от него, так, чтобы даже не слышать голос, который ей был слишком знаком. Она чувствует себя глупо; чувствует себя не комфортно и ничего с этим поделать не может, украдкой бросая на него взгляды – ей все еще интересно, но, видит Мерлин, ей так не хочется интересоваться им.

[indent] Ужин проходит, на удивление, довольно быстро за чередой вежливых улыбок и коротких бесед. Эспен покидает стол одной из первых, извиняется перед Агнес, и, незаметно для остальных, выходит на веранду, желая просто побыть одной. Жадно вдыхает воздух, в котором улавливает запах дождя – она любит этот запах. Подходит к ступеням, ведущим в сад, в котором она бегала еще совсем девчонкой. Это поместье никогда не было ее, но она знала каждый сантиметр дома и его окрестностей, что было довольно странно: чувствовать себя дома в месте, которое никогда тебе домом не являлось. Воспоминания из детства яркими картинками проносились перед ее глазами, и, что странно, это не вызывало у нее раздражения, как обычно. Она даже улыбнулась, вспоминая, как Флинт разбил себе колено на этой лестнице, пытаясь догнать ее.

[indent] Медитативность момента нарушил голос, который был ей слишком знаком. Эспен резко развернулась на каблуках, и, вглядываясь в такое знакомое и одновременно не знакомое лицо, ответила: – Это от меня-то было некуда деться? Все было в точности наоборот, Флинт, и, как мы можем наблюдать, ничего не изменилось даже спустя сколько? Эспен показательно задумалась, – лет девять? Думала ты избавился от привычки меня везде преследовать, – она подходит к нему, выхватывает из его руки сигарету и затягивается, выдыхая дым ему прямо в лицо: – не думала, что чистокровные аристократы позволяют себе такие маггловские привычки, но тебе, даже, идет. Не отдавая ему сигарету, Эспен отходит обратно к ступеням: – прогуляемся? Она не дожидается ответа, спускается по ступеням и направляется вглубь сада, где они провели вместе слишком, по мнению Эспен, много времени. – Я слышала о твоей травме, сочувствую, Флинт, ты был… многообещающим спортсменом, жаль, что тебе пришлось уйти, – Эспен берет его под руку, уводя за собой еще дальше в сад, сама не понимая, зачем. Ей хотелось быть подальше от всех, она внезапно ощутила огромную усталость от светских бесед и приема, даже компания Флинта показалась ей лучше, чем вернуться туда. Она устала от притворства, от недоговорок, от лжи, а этот молодой уже мужчина, к ее сожалению, всегда был слишком честным. А это одна из главных черт, в которой Эспен Розье сейчас нуждалась.

[indent]  [indent] Эсме, когда глаза закрывает, сосредоточиться ни на чем не может, потому что Мэл щекой к ее плечу прижимается, и она лишь за его дыханием следит. Вдох / / Кэссиди большим пальцем по его лбу проводит ; выдох / / она пальцем обратно ведет, его сон оберегая и со своим договориться не успевая. У него, порой, брови хмуриться начинают, а она улыбается, потому что за окном уже давно за три ночи переваливает, и овечки заканчиваются — Эсме досчитывает до сто тридцать девятой, сбиваясь на следующей.
Она в его квартиру приходит из раза в раз, потому что в свою комнату возвращаться не хочет, потому что они уже, кажется, вместе живут. Разве что вслух не произносят, словно негласное обещание нарушить боятся / / Кэссиди так точно; у нее ведь другие планы были, она ведь совсем не за этим к нему в баре подсаживалась.

[indent]  [indent] Сквозь шторы, плотные, но не до конца завешенные, первые лучи солнца пробираются, когда Эсме на бок переворачивается, чтобы уткнуться ему в спину и замершую ногу подсунуть под Малкольма. Он обязательно вздрогнет, что-то в подушку проворчит и снова уснет, а она следом за ним — не в спокойные фантазии, а в очередные кошмары, из раза в раз повторяющиеся. Сегодня МакГонагалл обо всем узнает и палочку отбирает, чтобы в Визенгамот привести и посреди огромного зала в одиночестве оставить.
Он полное право на это имеет — она заслужила, она сама напросилась и на наказание, и на подобное отношение. Только Кэссиди понятия не имеет, как все исправить, потому что объясняться         у ж е         поздно, а пытаться убедить — бессмысленно. МакГонагалл к карьере относится, может, на первый взгляд не слишком заинтересовано, но у него каждое решение принимается после тщательного обдумывания. Эсме бы этому у него поучиться, но все, что она из их         о т н о ш е н и й         извлекает — это привычку в нем рядом.
В его пальцах на ее спине по утрам, в его недовольством стоне, когда она одеяло на себя перетягивает, в его постоянно переслащенном кофе / / Кэссиди бы этого испугаться, ей бы дверь за собой закрыть и никогда больше к ней не возвращаться, только впервые в жизни она себя чувствует на своем месте, и это ощущение терять не соглашается. Не после того, как МакГонагалл ей выпить предлагает, как выслушивает и о себе рассказывает; он ее постоянно сначала в плечо толкает, чтобы проверить — ударит в ответ или подвинется, чтобы сел рядом. Все чаще она сдвигается, от себя его не прогоняя, и тем самым все больше путается. Кэссиди верить людям не хочет, она от этих эмоций бежит, потому что считает, что обещать, значит, сразу подвергнуть сомнениям все, что было до этого сделано.
Если Мэл попросит правду сказать, она не сможет ему до конца открыться.
Если Мэл пообещает рядом всегда быть, она не сможет ему тем же ответить.

[float=right][/float] [indent]  [indent] Эсме секреты хранит, которые ему никогда не узнать, и именно эти тайны ее заставляют не отпускать его с постели, за руки цепляясь и мешая вставать.
— еще чуть-чуть, — хриплым голосом просит, ногами обхватывая и за плечо кусая, когда Мэл что-то сказать против пытается. За окном, кажется, уже снег идет, потому что минусовая температура пробирается и в комнату. Кэссиди недовольно ежится, в одеяле заворачиваясь, и так и встает, на кухню волочась по стене. Она просыпаться не любит, у нее не один час уходит на то, чтобы с мыслями собраться. И так всегда, и так каждый раз, когда она кофе варит, сливает первую попытку в раковину и за вторую принимается, ладонью некультурный зевок прикрывая.

[indent]  [indent] У них сегодня у обоих выходной: МакГонагалл говорит, что его родители ждут их к семи вечера, и Кэссиди на часы поглядывает с волнением. Они встречаются уже больше полутора лет, но еще ни разу не переступают эту неловкую черту. Она с чужими родителями никогда не знакомилась, оттого понятия не имеет, как себя вести. С волшебниками еле слова успевает в предложения сложить до того, как ее обрекают на звание недалекой, а что будет с отцом и матерью Малкольма? Эсме знает, что отец его — священник, поэтому шутит, что будет с ним библию обсуждать и стихи наизусть читать. В этом она по крайней мере разбирается и сможет разговор поддержать; а вот если Изабель про магию начнет вспоминать — возникнет проблема.
— может сделаем вид, что уехали спасать румынских детей? — Рождество — праздник семейный, но Кэссиди его избегает уже не первый год. С детства приученная к большим застольям она в них особое волшебство находит; точнее она о нем помнит, потому что во взрослой жизни повторить воспоминания не получается. Уайатт отказывается домой возвращаться, а отец, один взгляд на которого панику вызывает, с ним разговаривать отказывается. Эсме успевает привыкнуть, что ее Рождество теперь — это поздниу ужин и ранний автобус к себе домой. Но Мэл врывается с предложением, для него, кажется, это важным, и она до сих пор понять не может, зачем так все усложнять. Не то чтобы знакомство привнесет сложности, но определенно новые ожидания вызовет.

[indent]  [indent] Она подарок его отцу заворачивает в упаковочную бумагу, скотч на пальцы наклеивая, чтобы успеть все углы удержать. Кэссиди освещенные масла покупает несколько недель назад, когда мама упоминает, что к ним итальянский епископ приезжает со службой. Они в коробке красивой стоят в квартире и пыль на себе собирают, и Эсме даже неловко становится, что так относится к вещам, в которые и ее, и родители Мэла верят. Для матери его она выбирает последнее издание справочника по фантастическим тварям: достать автограф Скамандера не получается, и Кэссиди дополняет книгу билетом на ближайшее выступление зоолога.
У нее все уже сложенным в коридоре лежит, когда стук в дверь раздается. Она каждый раз боится, что сюда кто-то из знакомых придет и начнет о деле — том самом — с МакГонагаллом разговаривать. Кэссиди первее в коридор выбегает, ему дорогу преграждая / / в шутку все оборачивая, но просто пытаясь, если что, предотвратить грядущее.
[float=left][/float]Они когда только встречаться начинают, Эсме никогда первой не засыпает и спиной к нему не поворачивается. Она свою комнату держит под запретом, никогда Мэла к себе не приглашая. У них, словно отношения на стороне, потому что подпустить его близко, значит, еще больше себя риску подвергнуть. Кэссиди когда решается с МакГонагаллом сблизиться, чтобы со следа сбить, у нее план полностью выстроен. Правда потом они напиваются первый раз, второй, третий — она уже в его футболке, а его ремень лежит, забытый у нее на кресле.
— я быстрее, — в глазок смотрит и хмурится тут же, потому что глазами своим не верит, — мама? — дверь открывает, не давая родителям зайти вперед. Правда их это не останавливает, и они слишком громко для незваных гостей кричат: «сюрприз!». Эсме растеряно в объятия отца заключает, все еще на пороге стоя.

[indent]  [indent] Малкольм не должен с ними встречаться — слишком велик шанс, что так его дело сдвинется с мертвой точки. Именно поэтому она врет, что ее родители на Рождество уезжают в Уэльс, что у них другие планы, и они никак их поменять не могут. Она чересчур сильно отца сжимает, на площадку его заставляя отойти.
— что вы здесь делаете? — у нее нервно голос надламывается, потому что Эсме улыбнуться пытается, но вместо этого неловко стоит босыми ногами на половике.
— ты же говорила, что встречаешься с родителями парня, мы решили присоединиться, — отвечает мама, ее с места отодвигая и протискиваясь в квартиру. Кэссиди успевает только отца за локоть остановить: «погоди, вам нельзя». Правда на немой вопрос во взгляде она ответить блять тоже не может.

[indent]  [indent] Почему?
Потому что ты — доказательство.
[indent]  [indent] Потому что твоя дочь Статут секретности нарушила ради тебя.
[indent]  [indent] Потому что ее никто не просил, а она всех опасности подвергла.

[indent]  [indent] Эсме лицо в ладонях прячет, пытаясь до трех досчитать. У нее неприятный холод позвоночника касается, когда она слышит, что мать уже Мэла обнимает: «она не говорила? эсме!». Она оборачивается, взгляд МакГонагалла избегая.
— почему ты ему не рассказала, как нас зовут? вы же сколько уже вместе?
— мам.
— меня зовут урсула, — она руку Мэлу протягивает.
— мам, — повторяет Кэссиди, когда она уже МакГонагалла своих объятиях сжимает. Все-таки посмотреть на его удивленное лицо приходится. Правда лучше бы Эсме этого взгляда не видела и не знала. Она неосознанно отца за собой прячет, но удержать не может — он уже шаг в сторону Малкольма делает, чтобы руку для рукопожатия протянуть.

[indent]  [indent] — я не знала, что они приедут, — извиняется, плечами пожимая. Возможно, если о магии говорить не будут, то МакГонагалл ничего не заметит. Кэссиди палочку откладывает на кухонный стол, чтобы лишних вопросов не провоцировать. Отец, когда ее замечает, в лице сразу изменяется: «слышал, вы из семьи священника». Откуда ему это известно Эсме не знает, оттого удивленно сначала на него, а потом и на мать смотрит. Лишь потом замечает, что у них несколько пакетов еды и еще один с подарками.
Она понятия не имела, что родители могут быть         т а к и м и,         когда узнают, что у нее все-таки отношения — отношения ведь? — есть.
— надеемся, мы не сильно вам планы нарушили, — у матери хватает такта об этом упомянуть, — но мы подумали, что будет здорово познакомиться и с малкольмом, и с его родителями, раз уж для них ты покупала масла, — Эсме медленно выдыхает, сдаваясь. Полтора года, полтора чертовых года, прожить со страхом, что Мэл ее раскроет, чтобы на Рождество со своим отцом познакомить. Она пытается себя в руки взять, его в сторону отводит, в глаза заглядывая: — может, все-таки скажем, что у нас смена?

Регулус имеет право обижаться и задираться. Сириус никогда не был хорошим старшим братом, он в принципе не был хорошим братом. Он даже кузен не то чтобы сносный. Сын из него Блэка тоже получился какой-то неправильный. Он похвастаться только может крепкой дружбой, потому что друзья заменили всех, кого так с детства не хватало: родителей, братьев, сестер. Он в Джеймсе видит человека намного ближе, чем в Регулусе; в Лили узнает сестру родную, которую в Белле или Андромеде рассмотреть не может. Сириус из семьи сбегает, потому что другим себя почувствовать хочет. Но весь парадокс в том, что самим собой Блэк себя чувствует только будучи тем самым снобом, который по ошибке на Гриффиндор попадает. Ему нравится не вписываться в принятую всеми норму, и за это благодарить нужно ту же Вальбургу, у которой хватило ума его с детства воспитывать не_таким.

— Не чудо, старость, может? — он ухмыляется. У Регулуса вместо кожи иголки, вместо братских объятий кинжалы в карманах — Сириус горд. По-другому в мире не выжить: ты или с кем-то вместе проходишь этот путь, или никого к себе не подпускаешь. Сам Блэк по середине где-то балансирует. Ему иногда куда приятнее в одиночестве побыть, а бывают моменты, когда без друзей он бы не вытянул эту паршивую жизнь.
— Брат, я не хочу говорить о прошлом и не хочу оправдываться. Ты вырос достойным наследником рода Блэк, и этого уже должно быть достаточно, чтобы гордиться собой, — он его по плечу бьет, даже когда Регулус от него шарахается, как от прокаженного. Сириуса это забавляет — по-другому справляться со стрессом он не умеет, поэтому смеется.

Он, если честно, понятия не имеет, как уговорить брата обо всем рассказать. У него, у самого, секретов столько, что не всеми поделиться может. Орден Феникса сразу под запретом — Блэк еще жить планирует не один десяток лет. Если умрет, то под лучом какой-нибудь истерички. Про Аврорат, пожалуй, может поделиться информацией, но будет ли Регулусу интересно? Ведь он совсем о другом намекает, и Сириус на его предплечье смотрит. Интересно, каково это, когда Темный Лорд тебе ту самую метку ставит? Чешется ли потом, как после обычной татуировки, или все-таки просто душу отравляет темной магией? Сириусу хочется об этом поговорить: ведь он обвинять никогда не станет, но Регулусу, наверное, это банально неизвестно.

Были дни, когда они оставались вдвоем, когда носились по особняку, перепрыгивая через домовиков. Сириус был злым ребенком — он Рега бросал на улице, заставлял в дом пробираться через приоткрытое окно, смеялся, когда брат ранился. Ему за это, пожалуй, стыдно, и прошлого и правда не вернешь. Извинений будет недостаточно, но вряд ли Регулус согласится их выслушать. Слова Сириуса, как и любые чужие, стоят ровным счетом ничего, если не подкреплены никакими действиями. Блэка обдурить размышлениями практически невозможно, и он уверен, что брат точно такой же — слишком недоверчивый и замкнутый.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — Сириус за стул удобнее ухватывается. Ему хочется Регулуса от верной смерти уберечь, он приходит его спасти и показать другую дорогу, ту, после которой не обрыв, а развилка очередная. Жизнь - это череда выборов, и Блэк, пожалуй, раньше всех остальных своих сестер и братьев узнает это.
— Я против Темного Лорда. Я против его политики. Грязнокровки не заслуживают смерти, они такие же, как и мы. У нас одного цвета кровь. Лили родилась в семье магглов, но тем не менее она сильнее меня в зельеварении, как это объяснить? — Блэк пожимает плечами. — Я понимаю, что ты не принимаешь этих мыслей, и это нормально. Но не нужно на себе крест ставить только лишь потому что один психопат так сказал. Ты меня никогда не слушал, почему ты слушаешь его? — Сириус не ожидает искренних братских разговоров, Регулус не пойдет на это — им не один год потребуется на то, чтобы научиться друг с другом разговаривать. Но если они оба захотят, то процесс начнется, они поймут, что между ними не стена, а просто пропасть, через которую можно и нужно проложить мост.

— Я пришел сюда, Регулус, чтобы сказать тебе, что выход есть всегда. Скорее всего ты уже с меткой, но я не буду проверять, иначе мне придется на тебя написать протокол, а аврор я такой же хреновый, как и старший брат, — Сириус не чурается ошибки свои признать, он лишь хочет, чтобы Регулус попытался / хотя бы блять попытался. Блэки перестают усилия прилагать несколько поколений до них. Они привыкают жить в роскоши, смена режима, значит, работа над собой, кто на такое согласится? Возможно, Альфард. Но не Орион, не Вальбурга. Сириус больше на дядю походит, он изменения с радостью встречает, потому что за ними обязательно придет улучшение.
— Если ты позволишь мне помочь, я тебе помогу. У меня есть связи, я дам тебе шанс на свободу, если ты доверишься мне, — шепчет он, склоняясь к брату, — у тебя может быть вся жизнь впереди. Ты столько еще не видел, закрывшись в этой чертовой комнате. Мать никуда не денется, отец всегда будет рядом. Ты должен думать о себе, а не о них. Тебе, — Блэк ему в грудь пальцем тычет, — лично тебе нравится то, чем тебе придется или приходится заниматься? — Блэк не любит ходить вокруг да около, он всегда говорит прямо, касается тем, от которых потом у самого болит не один день к ряду.

Он отодвигается от Регулуса, сигарету раскуривает, ногу на ногу закидывая. Затягивается, голову запрокидывая, чтобы у брата время было на обдумывание, чтобы он или послал его к чертям, или все-таки задумался о возможностях.

[float=left][/float]— Мы с тобой уже встречались, да? — не смотрит на него, когда вопрос задает, — Ты был под маской, верно? — Сириус наверняка сказать не может, потому что пожиратели смерти искривляют свой голос. Но что-то ему подсказывает, что недавно именно с Регулусом он лицом к лицу встречается. Смог бы брат его убить? Хочется верить, что нет. Ударить, избить — да, но не больше. У него самого рука бы не поднялась, она у него к нему тянется. Сириус помочь хочет, он понимает, что в одиночестве выбраться невозможно, что нужно с кем-то вместе это делать. Блэк в окружении друзей остается, а с кем Регулус? Он оглядывает комнату, но не находит никакого намека ни на девушку, ни на присутствие гостей в принципе. Мать под дверью все еще стоит — Сириус ее дыхание на шее своей чувствует, заводится от одной мысли, дымит в сторону выхода.

— Я хочу помочь тебе, — напоминает он, когда перехватывает разгневанный взгляд. Регулус не может быть хуже того же Джеймса или Ремуса. Сириус вообще к странной мысли приходит — нет плохих людей, есть только больные и чокнутые. Если бы кто-то Темному Лорду руку в свое время протянул, возможно, все по-другому бы сложилось. Альбус говорит, что он его совсем ребенком помнит, и Сириуса каждый раз подмывает спросить, почему старик не заметил изменения в подростке. Наверное, потому что другими был занят. Блэк тоже был друзьями занят, а не собственным братом, именно за это и расплачивается сейчас, когда вместо братского разговора пытается его на путь истины направить. Но чем дольше он курит, чем быстрее к фильтру подбирается, тем яснее осознает — ничего не выйдет.

Он себя уговаривает успокоиться — ничего необычного не происходит, у него просто ладони потеют, и Сириуса это раздражает, потому что волнение не про него, он всегда в себе уверен. Даже когда из рук выскальзывает букет цветов, который он наспех собирает с/а/м/о/с/т/о/я/т/е/л/ь/н/о. Поле, куда Блэк аппарирует, усыпано хризантемами и дикими ромашками, но ему хочется отыскать колокольчики: «они мне напоминают твои глаза» — планирует сказать в процессе, но чем дольше по полю ходит, пачкая ботинки, тем сильнее сомневается в фразе.
Сириус ерошит волосы, недовольно рыча, когда оглядывается по сторонам, а потом приседает на корточки. Четырьмя лапами намного быстрее добраться до нужного места, а в стебли цветов, в пасти зажатые, и того целее будут. Лишь к обеду он справляется со всем, посреди поляны сидя и связывая букет вместе. Солнце непривычно сильно припекает в начале ноября, и Сириус сомневается, что Луна достойна подобного к себе внимания: порт-ключ в Арабские Эмираты, подписание документов и обоснование поездки посреди рабочей недели. Она с каждым днем все мрачнеет, и как бы Блэк ни пытался игнорировать упаднический дух, даже для него Флеминг становилась чересчур меланхоличной. Она обычно была той, кто видел оптимистичный свет впереди, а теперь ему приходится ей напоминать о том, что время лечит.

Оставшись довольным своим деянием, Сириус подпрыгивает на своих двоих, ищет в карманах порт-ключ, который работает еще около получаса. Было бы слишком хорошо, если бы все шло по плану; ему приходится вновь ипостась менять, чтобы отыскать открытку отыскать, из кармана его выпавшей в процессе первого превращения.

Англия встречает его дождем и насвистывающим ветром. Блэк букет аккуратно трансформирует в книгу, чтобы не испортить хотя бы что-то за сегодняшний день. Натянув повыше воротник, он ныряет в толпу, спеша домой. Флеминг должна была вернуться к вечеру: день рождения было решено праздновать в субботу, поэтому сегодняшний день должен был посвящён только им двоим. Но Сириус знает, что Ремус все равно организовывает вечеринку, которой его удивят ближе к девяти. Именно поэтому ему хочется ответ на вопрос услышать до того, как вся орава друзей разгромит установленный Луной порядок.

В темном коридоре он ориентируется без проблем: скидывает туфли у двери, книгу осторожно кладет на тумбочку. Судя по тишине, никого нет в доме, который когда-то принадлежал Альфарду, а потом являлся холостяцким пристанищем мародеров. Сначала Джеймс сказал что-то вроде «с меня хватит», подарив кольцо Лили, потом Ремус начал встречаться c Доркас. Сириус не то чтобы хочет за всеми поспевать, ему просто кажется, что Луне пойдет на пользу следующий шаг. Он в руках крутит коробку, которую покупает на свои деньги; по-хорошему, должен был к матери сходить, спросить, даст ли кольцо ему или решит оставить его Регулусу. Но он не дурак, прекрасно знает, что на пороге особняка на площади Гриммо никто его не ждет; у него другие планы, и важная составляющая сейчас вбегает в дом, скрываясь от усилившегося дождя.

Сириус ее слышит, но не спускается на первый этаж, перерывая рубашки на втором. В последние пару недель Луна решает поиграть с его терпением: молчит, не идет на контакт, а когда наконец что-то отвечает, то услышать от нее что-то кроме проклятий сравни хорошо прожитому дню. Блэку наивно кажется, что проблема решается так же, как и в прошлом году — «я тебя люблю» достаточно, чтобы заставить ее перестать хмуриться от одного его появления на пороге комнаты.

— Привет, — ловит ее в коридоре, со спины обнимая и к себе прижимая, вдыхает аромат влажных волос, зарываясь в них носом. Но Флеминг все так же напряжено пытается вырвать, на что Блэк уговаривает себя не обращать внимания, он лишь сильнее ее к себе прижимает, не давая упрямо настаивать на своем.
— У меня сегодня день рождения, и я имею право на немного нежности от своей девушки, нет? — шепчет в шею, следом поцелуй на коже оставляя, прежде, чем отпускает. Он обещает себе не вздыхать, никоим образом раздражения не выдать, потому что успевает усвоить — Луна заводится с одного лишь слова. Сегодня ему хочется хотя бы на мгновение вернуть их лето, время до того, как она случайно человека убивает. Хотя сколько бы раз Сириус ни повторял одно и то же, она все равно отказывается принимать его точку зрения. Но этим их отношения и хороши — ему давить нет смысла, а ей ожидать от него этого, у него все под контролем, поэтому Блэк просит Флеминг подождать.

Он добегает до тумбочки, книгу трансфигурирует обратно в букет, волосы в отражении зеркала приглаживает — словно студент, который идет просить прощения у Макгонагалл за взорванную картину.

— Лу-уна, — зовет ее, когда в гостиной не застает, прислушивается к ее недовольному ответу, но не позволяет себе настроение портить. Она наверняка по-другому заговорит, когда его на колене увидит; Сириус на правое прыгает, букет на пол кладя, чтобы успеть справиться с коробкой, в которой прячется спасение от этого унылого выражения лица.
Ее шаги приближаются, он замирает на месте, глубокий вдох делая.

Когда Флеминг показывается в проходе, он тут же в улыбке расплывается:
— Луна Беатрис Флеминг, я знаю, что сейчас не подходящий момент, но, если честно, его и никогда не будет. Ты меня знаешь чуть больше семи лет, я знаю тебя столько же. Мы оба не любим креветки, а я ради тебя научился слушать джаз и танцевать фокстрот, — Сириус речь готовит, от зубов она отскакивает, и он игнорирует удивление, смешанное с_ненавистью, на ее лице, — я хочу, чтобы ты стала моей женой, — оставляет в воздухе висеть, хмурится, замечая ее реакцию, напрягается, потому что внутри злость начинает клокотать, — ты_выйдешь_за_меня?

// I'M A SURVIVOR
i'm not gon' give up i'm not gon' stop
I'M GON' WORK H A R D E R

Глупый тот, кто считай, что видит собеседника насквозь; до конца никогда нельзя угадать, что движет человеком, куда приведут его тайны, как сильно сломают желания. Юджиния, может, дала бы фору легилиментам, но искусных в магической Британии не так много, а у людей со временем мысли упрощаются. Она судит по себе, потому что десять лет назад мечтала об империи и замках, титулах и равноправии, а теперь с желаниями осторожничает, боится попросить о большем. Если бы кто-то попытался в ее сознание вторгнуться, то нашел бы переживания о делах общества, о том, как справиться с очередными проблемами, в которых оказалось несколько филиалов, но совсем не то, что хотелось бы увидеть в мыслях бывшего министра магии.

Дженкинс берет бокал шампанского с подноса, который плывет по воздуху, потому что нанимать прислугу - это трата денег, которую общество себе позволить не может. Она делает глоток, отмечает итальянский привкус, делает второй и наконец пытается расслабиться. Последнюю неделю Юджиния чувствует себя, как на иголках, потому что организация бала занимает слишком много, как ей кажется, пустого времени. Она могла бы доехать до Йорка, чтобы встретиться с Клариссой, у которой под крылом находится около двадцати девушек. Достать для них еду становится все сложнее: разгорающаяся война мешает снабжению, а при отправке запасов с совами или же с эльфами приходится каждый раз санкционировать использование каминов или же порталов из-за крупных размеров сырья. Дженкинс перехватывает еще и канапе, отходит с середины зала, осматривается вокруг, чтобы уж точно удостовериться, что все находится на своих местах.

Девочки снуют по углам, поправляют заколдованные инструменты, наставляют друг друга, проверяют списки и готовятся снять запрет на аппарацию. Юджиния надеется, что большинство гостей придут традиционным способом - через камин, но подозревает, что не все будут так рассудительны, поэтому отправляет нескольких ответственных к главным дверям. Отель The Crown принадлежит Палмерам, и Дженкинс это ничуть не смущает: она не чувствует себя здесь хозяйкой, как и не испытывает никакого стыда, когда приходит к матери Хьюберта и договаривается о проведении вечера для Общества.
Делает еще глоток, последний, и оставляет стакан на столе, а сама подходит к камину.

Гости собираются к указанному времени, и Юджиния не успевает начать волноваться, потому что вечер начинается так, как и планировался - размеренно и согласно расписанию. Музыка заполняет собой зал, а Дженкинс растворяется в атмосфере, такой знакомой и на время несправедливо забытой. Светские разговоры ни о чем, многозначительные взгляды и короткие кивки в ответ на комплимент или обещание переговорить на следующий день - всего этого в жизни Юджинии больше нет, потому что когда власть переходит в другие руки, то и внимание общественности кочует следом за ней. Она улыбается мистеру Флинту, предлагает ему пройти к закускам, а сама готовится к началу представления: бал - это танцы, выступления приглашенных гостей и немного магии, которой пропитан весь зал.

Она сидит в первом ряду, держит ладони на коленях, смотрит за тем, как шотландская певица поет свою партию. Мыслями Юджиния находится в кабинете, помечает, кого увидела на сегодняшнем вечере и пытается сопоставить, сколько денег им удастся собрать на улучшение шелтеров.
Она понимает, что за ней наблюдают, когда вновь сталкивается взглядом с Беллатрикс Лестрейндж, сидящей напротив нее. Юджиния с ней знакома шапочно: что-то слышала, что-то видела, о чем-то догадывается, но не заметить кольцо на ее безымянном пальце, как и горделивую осанку, очень сложно. Она улыбается ее сосредоточенному взгляду и возвращает внимание на сцену, на которой теперь стоит группа из Ирландии.

Дженкинс сталкивается с Лестрейндж у стола с закусками, откуда берет уже, кажется, шестой бокал шампанского, которое странным образом до сих пор не сказывается на ее состоянии.
— Как вечер? — она знает, что у Беллы есть планы на это общество, потому что слышит и видит, а не пользуется способностями легилименции или шпионажа. Хотя последнее больше бы подходило сложившейся ситуации, так как у Лестрейндж, кажется, вполне валидные желания. Каждая девушка хочет состояться в жизни, просто не у всех хватает смелости это осознать и попытаться осуществить. Если у Юджинии изначальное преимущество возникло из-за полукровности, то у Беллатрикс с этим очевидно были проблемы, ибо чистокровных волшебниц воспитывают совсем иначе, и среди них найти ту, кто сама дошла до осознанности - чудо не больше и не меньше. Конечно, учитывая настроения Темного Лорда (какое же отвратительное все-таки прозвище) любой чистокровный волшебник хмыкнул бы на подобные мысли Дженкинс, но ей уже давно безразлично мнение остальных: никто никогда не будет рад, потому что в каждой бочке меда найдется ложка дегтя.
— Мне сказали, что идея с музыкальным сопровождением - твоя, — иерархия в обществе бедствующих волшебниц не такая уж выраженная, но все-таки имеется. Есть тот, кто организует мероприятия, есть тот, кто подает идеи. Юджиния занимает место срединное, потому что в работу общества вложила не один десяток лет, поэтому ее слово, можно сказать, является последним, если вдруг необходимо разрешить конфликт или принять тяжелое решение. Сама организация достаточно самостоятельна: поделена на несколько городов, каждый филиал ответственен за свою территорию, ни перед кем не отчитывается (официально), но все-таки держит Дженкинс в курсе расходов, количестве заявок на помощь и прочих важных деталей.
Юджиния не знает, зачем Беллатрикс понадобилось названное главенство, ведь с ним приходит лишь нервотрепка, но в лоб спрашивать о планах волшебницы она не решается. Лишь бросает быстрый взгляд в сторону Элизы, которую, как оказалось, Белла подослала к Юджинии в конце весны.

— Ты так и будешь прожигать меня взглядами или все-таки наконец скажешь, что тебя так беспокоит? Если ты о прическе, то ее делала миссис Буве, если о платье - последняя коллекция Феретти, если тебя беспокоят туфли или сумка, то это все от Норы Блэквуд, — Дженкинс допивает бокал, ставит его на летящий мимо поднос.
— Колье - подарок мистера Флинта, нет оно не зачаровано и не представляет из себя никакого ценности в качестве артефакта. Не очень понимаю, почему ты целый вечер не спускаешь с меня взгляда, но если что-то срочное, то предлагаю обсудить сейчас, — мелодия начинает ускоряться, и многие гости пускаются в пляс в середине зала, оставляя Юджинию и Беллатрикс в одиночестве у стола с закусками.
— Если это снова об Офелии, то, пожалуйста, даже не стоит начинать. Я не вмешиваюсь ни в чью личную жизнь и тебе советую делать то же самое, — она не договаривает, что лучше обратить внимание на свою собственную, потому что это звучит грубо, а у нее достаточно хорошее настроение для обмена любезностями вместо приветствия.

[indent] Зло всегда творится во тьме. В ней легче всего скользить незаметной тенью к своей порочной цели. Скользить неумолимо, как ледник проплывает мимо берегов Гренландии, чтоб в ночи столкнуться с бортом корабля, у которого отказали всевозможные датчики. Во тьме всегда кроется мощь ужаса, проявляющаяся через грехи человеческие или через свирепость природы, что, в общем-то, можно считать понятием синонимичным, ведь человек и есть продукт природы, вместе со всеми своими недостатками и достоинствами. Руфус за годы своей службы и жизни достаточно хорошо усвоил тот факт, что все самое отвратительное всегда творится именно в темноте и что еще хуже - в тишине. В тишине и тьме злобной души или в тишине и тьме ночи. Только так и никак иначе. Убийства. Изнасилования. Отречение от собственных семей, взглядов и идеалов ради секунды ненависти, которая рушит цепочки человеческих судеб. И плохие новости. Все приходит в тишине и в темноте, лишь расширяя границы уже произошедшего ужаса до еще более невообразимых объемов.
[indent] Руфус в ту ночь не спал. Потому что вернулся домой поздно, а через совсем небольшое количество времени получил эти страшные известия. Они оглушили гостиную его квартиры как гром среди ясного неба, хотя последнее на деле таковым отнюдь не являлось - уже было затянуто свинцовыми тучами. Будто бы заведомо знало, что с собой принесет только лишь кошмар и боль. Руфус в Аврорате оказался снова через несколько минут после того, как дежурные сообщили ему о случившемся. Оттуда он сразу аппарировал сначала к месту жительства Минчума, а позже - уже раздав распоряжения командорам - к дому Бэгнольд, где уже вовсю работал отряд. Руфусу очень хотелось быть в двух местах одновременно, ведь оба этих человека имели вес в его жизни. Деловой или личный, или все вместе. Но все же он выбрал Миллесент. Не мог не выбрать ее после всего, что было.
[indent] У ее дома уже был поставлен антиаппарационный барьер и активированы маглоотводящие чары. Руфус оказался неподалеку от места, где еще недавно пылала агонией смерть. Доставать значок, чтобы протий - не требовалось. Его знали в лицо, по понятным причинам. Он прибыл, когда уже вовсю лил дождь, который продлится своим плачем должен был еще не менее суток.
[indent] Он чувствовал молчаливые напряженные взгляды на своей фигуре со стороны уставших и потрясенных коллег. Он понимал их - ощущал в себе тоже самое. В голове волчком крутились вопросы. Руфус смотрел и все на первый взгляд выглядело совершенно обычно. Ничего странного вокруг не было, кроме снующий повсюду авроров и оцепления из них же, внимательно следящего за тем, чтобы никто лишний случайно или намеренно не мог подойти к месту преступления. В этом-то всегда и был самый кошмар - мир не менялся, какой бы хаос в нем не происходил, сколько бы жизней не погрязло в небытие. И Руфус привык к этому. Привык встречаться со смертью и ее последствиями в виде слез, криков и отчаяния, засевшего в самой глубине глаз. Он привык, потому что больше половины жизни отдал службе своей. Но когда умирают твои друзья или знакомые - к этому привыкнуть невозможно. Это всегда режет по сердцу тупым и ржавым ножом. Оставляет раны рваные, которые не заживут никогда.
[indent] Он перед домом Милессент застыл на несколько мгновений, всматриваясь в эти знакомо-незнакомые окна. Дождь лил так сильно, стучал по стеклам этим своими холодными каплями, но Скримджер не замечал непогоды, которая промозглостью норовила пробраться под его пальто. Замечал только свет в окнах, который был включен руками его подчиненных; замечал выбитую дверь и несколько тел, накрытых черными плотными тканями. Он совершал медленные шаги к искореженному дверному проходу и на лице его все сильнее становилась видна эта мрачная маска, граничащая с отрешенностью. Лицо Аврора, который смотреть на искореженные выводы произошедшего, как на загадку, которую предстоит разгадать.
[indent] Но все же. Все же сердце стучало быстро, когда он добрался, наконец, до тела Милиссент. Застывшего навсегда с распахнутыми голубыми глазами, в позе жертвы, которую звери в человеческом облике долгие часы пытали, терзали и мучили. Руфус долго смотрел на Миллисент, ослепляемый вспышками колдографов. Смотрел пока и ее тело не было скрыто под черной тканью, как и его сердце, что покрыл собой траур. Ее пальцы были еще еле заметно теплыми - тонкая рука выскользнула из-под плотного покрова, когда тело левитировали мимо Скримджера. Или может быть ему все показалось?
[indent] Руфус остаток ночи и последующего дня проводит в заботах рабочих. Слушает доклады и предварительные отчеты о том, сколько было нападавших на Минчума и сколько на Бэгнольд. Какие заклинания были применены. Непростительные, конечно. Гарольд был убит авдой, Миллесент же доведена до того состояния круцио и иными заклятиями - режущими. Ломающими кости. Твари. Руфус сжимал кулаки в карманах пальто, раздувая ноздри. Он слушал аврорав, реконструирующих произошедшие события настолько, насколько были способны. Слушал авроров, которые искали улики, зацепки. Руфус в тот день погряз в бумагах, которых за несколько часов собралось на две толстые папки. На них черным по белому значилось Минчум, Гарольд и Бэгнольд, Миллесент - просто фамилия и имя на обложках уголовных дел, которые могут никогда не раскрыть. Не найти виновных, назвав их по именам, а лишь оставив им абстрактное «пожиратели». Люди под масками. Чистокровные.
[indent] Он отлучается из Мнистерства лишь на несколько минут - через камин в своем кабинете. Привести себя в мало мальски приличный вид оказывается сложно. На лице усталость и глубокие тени печали залегли в морщинах у глаз и в них самих. Отсутствие сна уже двое суток тоже сказывается - Руфус чувствует себя в прострации, вне своего тела. На автомате все делает: рубашку новую достает из шкафа, а поверх той угольно-черный пиджак надевает. Завязывает туго такого же цвета галстук. И в отражение свое смотрит безучастно, мыслями пытаясь собраться перед предстоящей встречей с прессой и с последующими похоронами. Он знает, что нужно сказать. И каким образом - тоже. Четко. Ясно. Без эмоций, которые могут лишний повод подкинуть для каверзных заголовков в различных газетах. Пресса любит такие приемы даже при общенациональном трауре, который уже на пороге.
[indent] Скримджер с Юджинией в лифте пересекаются. Она выглядит тоже ничуть не лучше его самого, и Руфус даже сказать что-то хочет, спросить, как она сама, как держится, но четкое движение чужой руки останавливает его зародившийся порыв. Обрубает тот на корню, и Руфус просто кивает. Он понимает, наверное даже слишком хорошо понимает. Не сейчас. Сейчас они на мгновение - лучшие друзья и на бесконечность - слуги своему нарожу и стране. Он ее руку в ответ сжимает крепко, прежде чем отворяются лифтовые двери.
Речи у него заготовлено не было. Времени не нашлось. Да и говорит в этот раз ничего не хотелось. Слова пусты, они Миллесент уже не помогут. Они для живых скорее, чем для мертвых. Они - крик израненных душ, который посто необходимо выпустить за пределы бренного тела и отправить вслед за той, которую все любили и уважали. Вслед за Миллесент, купаясь в глупой вере того, что она услышит все там - куда забрали ее яркую жизнь.
[indent] Руфус зонтик, магией сотворенный, держит над своей головой и над головой Дженкинс. Они молча стоят совсем рядом перед закрытым гробом. Гарольда уже похоронили. Неподалеку. Теперь все столпились у второй могилы и говорили, рыдали, смотрели себе под ноги. А Руфус крышку гроба взглядом сверлил, и перед глазами его четкая картина истерзанного тела подруги стола. Не исчезала никуда и не исчезнет в скором времени. Он смотрел на темное гладкое дерево, на периферии сознания улавливая чужие слова. Работников Министерства, а за ем и голос Юджинии. Он взгляд отрывает, чтобы тот своим трауром тяжело лег на подругу.
[indent] - Никто не заслужил, - мужчина отзывается тихо, снова вперед смотря. Вздыхает тяжело, ощущая во рту привкус влажного воздуха - холод. Юджинию изнутри разрывает - Руфус это видит и чувствует: по ее голосу, взгляду и движениям. Ей больно, как и ему. И она злится, как злится и он, хотя оба того не показывают - сил на это нет, да и к чему эмоции приведут? Разве что душу облегчить, выплеснув их на свободу. Но мир от того иным не станет вдруг. Руфус ей ответить хочет. И о том, кто это сделал. Но она и так уже все знает - стояла рядом с ним перед журналистами. Руфус лишь взгляд на нее снова переводит, говоря с усталостью: - Такова жизнь, Юдж. Зло всегда творится во тьме.
[indent] И его голос то ли смирения полон, то ли болью брызжет словно кровью из артерии. Наверное, все сразу. Но это неважно. Все равно ничего уже не изменить. Маховика времени у них нет. Назад вернуться нельзя. Да и никто не знает, какие последствия будут, вмешивайся кто-то в уже случившиеся события. Им остается только смотреть на людей, облаченных в черное и красные пятна имеющие вместо глаз. Им остается только на гроб смотреть, на который водрузили огромный венок из белых лилий - любимые цветы Миллесент. Просто смотреть, мысленно прощаясь с боевой подругой, готовой всегда на помощь прийти.
[indent] - Всегда и во тьме, - аврор взгляд бросает на Аластора - тот поодаль стоит. Скримджер кивает ему со своего места. Коротко. Для него эти дни тоже нелегкими выдались. - Наша задача предотвращать такие вещи еще до их зарождения... Но не всегда жизнь идет, как нужно.

[indent]  [indent] Он даже не думает, что, возможно, нужно оставить записку. Получает задание и тут же, пулей, отправляется на исполнение; вещи сбрасывает в сумку, застегивает на молнию и уже через плечо перекидывает крепкий кожаный ремень. Сириус проделывает это столько раз, что уже на автомате проверяет, застегнуты ли все карманы и положил ли он бутылку воды. Пробежавшись взглядом по комнате, Блэк задумчиво кивает и выходит в темный коридор, в котором из источников света только дыры в шторах. Луна в этот раз светит ярко: он догадывается, что Ремусу крайне тяжко будет пережить эту ночь, но рисковать исполнением задания и отправляться на его поиски Сириус не решается. В конце концов не первый и не последний раз его кости сломаются, а потом снова срастутся. Он лишь проверяет, что дверь в его комнату надежно закрыта, а из-под двери Исы не виднеется света. Тогда спускается на первый этаж, забрасывает в рот пару орешков, которые по дороге из общей вазы достает, и ныряет в темноту.

[indent]  [indent] Когда Аластор узнает о его небольшом секрете, Сириус всячески отказывается к этому всему приплетать еще и Джеймса. Оленя в лесу куда легче объяснить, чем чёрного волкодава, да и должен же быть у них в кармане еще один козырь помимо крысы. Оттого Муди отправляет Блэка на задание в одиночестве: хотя, возможно, причина кроется совсем не в этом, но разбираться в мотивах начальника не пристало тому, кто уволился и обещал никогда больше не возвращаться. Сириус из Аврората уходит громко, лишь потому что хочет, чтобы остальные задумались о своих повседневных занятиях. Его очередное выступление воспринимается присутствующими капризом, и Блэк разубеждать их не спешит: пусть уж лучше сочтут манифест за что-то глупое, чем в действительности начнут его подозревать в пособничестве Ордену Феникса.

[indent]  [indent] Он пешком добирается до Дырявого Котла, палочкой стучит по кирпичам и пропадает в возникшем отверстии в стене. Сириус тут же аппарирует в Лютный Переулок, протискивается сквозь узкую дорожку между двумя чахлыми лавками и наконец оказывается у порт-ключа, оставленного специально для него. Блэк вынужден присесть на корточки, чтобы из-под горы мусора достать ту самую брошь, которая никакой ценности не представляет и выглядит скорее проклятой. Он осторожно до нее касается, сдувая непонятные пылинки, и лишь потом отщелкивает застежку.
Его быстро переносит в редкий лесок на юге Шотландии.

[indent]  [indent] Сириус поправляет рюкзак, оглядывается по сторонам и наконец прислушивается ко звукам и порывам ветра, которые обязательно подскажут, куда двигаться дальше. Задание в себя включает слежку и засаду — с этим Блэку, на удивление, справляться легче всего. Хотя, казалось бы, постоянно желающий сдвинуться с места мародер не должен находить успокоение в тишине. Но он всегда умел удивлять, а еще больше любил удивляться, поэтому следующие две недели Сириус проводит под оврагом, который обустраивает для ночлежки и приема пищи.

[indent]  [indent] Ему удается выведать не так много информации: деревня, оцепленная антиаппарационными чарами, призвана отвести любознательных магглов подальше. Блэк следит за теми, кто в нее заходит и кто из ворот выходит, отмечает всех, кто кажется ему знакомым, заполняет отчеты и, порой, сам внутрь пробирается в образе пса, чтобы вынюхать — есть ли внутри пожиратели смерти или те, кто им сочувствует. Сириус возвращается в Лондон лишь в начале июля, задержавшись на неделю. Он предоставляет все материалы Аластору, спрашивает у Джеймса о том, как они держатся, и с удивлением узнает о готовившемся покушении на них с Лили. Блэку эта новость совершенно не нравится, да и опухшее лицо Эванс вызывает лишь сожаления: — ты уверена, что это того стоит? — к детям он всегда относился с недоверием. Они живут в организме матери, истощают ее, а потом вырастают в ему подобных говнюков. Хорошо, если ребенок не плюет в лицо своим хамством, а бывают же такие идиоты, как сам Сириус.
Но в семью он играть не спешит и вряд ли когда-то решится, поэтому из-под тяжелого взгляда друга ускользает, объяснившись желанием принять душ и наконец поспать в мягкой постели.

[indent]  [indent] На самом деле все куда прозаичнее: Блэк спешит домой, чтобы получить от О’Коннелл несколько тумаков и уговорить ее сходить в Белую Виверну. Нет, не для того, чтобы напиться, а для того, чтобы поговорить наконец. Он чувствует между ними напряжение, которое самостоятельно усиливает мыслями и подозрениями. Сириусу, наверное, не стоит так много времени тратить на анализ всех его разговоров с Исой, но альтернативы в заросшем клевером овраге не предоставлялось. Он лишь с уверенного толчка двери заходит в дом, чтобы сбросить сумку на пол и, потерев ладони друг о друга, скрывается в кухне. В холодильнике, к сожалению, его ничего не ждет, но Блэк не отчаивается и уже ставит чайник подогреваться — кофе уже жизнь приятно сгладит.

[indent]  [indent] Он внимательным взглядом осматривает все, что попадается ему на пути: перешагивает через вещи Люпина, задумчиво разглядывает его сброшенные штаны в коридоре и начинает уже подозревать, что О’Коннелл нашла кем развлечься во время его отсутствия. Блэк закидает несколько орешков в рот, проходясь грязными ботинками по штанам друга и, удостоверившись в своей прекрасной работе, только потом двигается дальше. Пару раз постучавшись в дверь Исы, Сириус выжидает приличное «раз-два» у входа и только потом тянется за ручку. Внутри никого не оказывается, и он, нахмурив брови, разглядывает идеальный порядок в комнате.
Внизу начинает свистеть чайник, который Блэк тушит мановением палочки, потому что впереди еще нужно добудиться Люпина. Вдруг, О’Коннелл сейчас в его объятиях мурлыкает и точит когти об изголовье его кровати. Но и там Сириус никого не замечает, поэтому, прогоняя странные мысли из головы, уже спешит на кухню.

[indent]  [indent] — Значит, я вернулся, — замечает он Ису у плиты, — а меня никто не встречает, — она к нему стоит спиной, и Сириус театральное представление, кажется, заваливает с самого начала. Нужно было, наверное, поприветствовать и подарить несколько пятилистных клеверов, что нашел на своей опушке. Но Блэк не был Блэком, если оставался бы нормальным человеком каждый раз, когда чувствует, что снова нагадил. Он перекатывается с пяток на носок, ладонью проходится по затылку и делает несколько шагов к О’Коннелл, которая к нему все еще поворачиваться отказывается.
— Говорю, вернулся я, — звучит уже не так радостно, как пару минут назад, потому что тишина — не то, что Блэк рассчитывал получить в ответ. — Иса? — совсем неуверенно тянет Сириус, останавливаясь рядом и разглядывая ее профиль.

[indent] После возвращения Сириуса, которое больше походило на библейский мотив явления Христа народу, Иса впадает в чистейшую ярость. У нее в ушах звоном стоит этот блэковский беззаботный голос, непринужденно возвещающий о том, что, мол, вот он я. Вернулся целым, невредимым и очень жаждущим внимания любимой подруги, которая почему-то этого внимания ему не оказывает. И конечно же это удивление на лице. Даже не удивление - изумление, непонимание. В своей этой чистокровной заносчивости, которая, наверное, никогда из Сириуса не выветрится, он в очередной раз совершенно профессионально забыл о том, что у других людей тоже есть чувства, есть страхи, есть привязанности. И не к кому-то там, а именно к Сириусу. Он, как и много раз до этого, решил, что если ему просто поступить так, как поступает он, то и другие должны также просто переживать какие-то события. Но Иса «просто» переживать что-то не могла. Она злилась на Сириуса за то, что он заставил ее вновь ощутить то мерзкое зловонное чувство полнейшей беспомощности, окутанной одиночеством. Она ощущала себя в точности, как в девятилетнем возрасте: потерянная, разбитая, непонимающая того, что ждет ее впереди и оттого впавшая в абсолютную ярость. Иса злилась на Блэка за то, что он знал о ее прошлом и знал  не только через простые слова, которые не способны передать весь ужас некоторых событий; он знал это, прочувствовал отчасти на собственной шкуре. Именно оттого О'Коннелл было еще более мерзко осознавать, что он добровольно, полностью осознавая свои действия, заставил ее вновь ощутить себя той маленькой девочкой, у которой ничего не осталось. У которой отобрали по чужой воли самое дорогое, что вообще может быть у ребенка - семью. А взамен оставили лишь холодный страх неизвестности и молчаливую тьма. Иса не хотела встречаться с этим вновь. Но Сириус толкнул ее прямо в это отвратительное варево. И как не злиться О'Коннелл просто не знала. Этот удар был слишком сильным, слишком болезненным.
[indent] Она некоторые из своих вещей собрала быстро, запихнула в небольшой рюкзак и вывернувшись из чужих рук аппарировала к чертовой матери от этого дома и от этого человека, который так и не потрудился объяснить, по какой причине пропал так надолго. Он даже не попытался извиниться. Сириус Блэк виноватым себя не чувствовал вовсе. Конечно, как могло быть иначе. Иса уверена была, что этот избалованный чистокровный отпрыск, если бы не встретил настолько сильного сопротивление со стороны подруги, наоборот усугубил всякими словечками и без того шаткую ситуацию. Сириус в этом был мастак. Просто первоклассный чемпион. Хоть медаль выдавай.
[indent] Но спокойно прийти в себя в собственном доме в Ливерпуле, Исе, конечно, не удается. Странно, что она вообще надеялась на это. Ведь Блэка знала, как облупленного. Почти от и до. Хотелось бы знать лучше, конечно, и не через подобный опыт, произошедший в вот только что, но кто ее вообще спрашивал. Она от него скрывается сериями аппарационных прыжков. Скрывается в министерских коридорах, а домой возвращается всегда в разное время и разными путями, и способами. И от всего этого, конечно, не становится лучше. Иса устает дико. Кажется еще сильнее, чем было в те чертовы недели, когда она в прямом смысле с ума сходила от исчезновения Сириуса. И напряжение с каждым днем растекается по телу все сильнее и сильнее. Туманит сознание, туманит мысли, туманит действия. Туманит настолько, что она в какой-то момент просто не замечает, что ее слова, ее действия, ее мысли насквозь пропитаны ядом такой злости, какой она в своей жизни еще не ощущала. И Иса не задумывается о том, откуда все это взялось в таком невообразимом количестве. Не задумывается о том, что еще вчера валилась с ног от усталость и размышляла о том, чтобы все же прийти к Блэку, плюнув, наконец, на эти идиотские обиды и просто выпить с ним что-то как и раньше, а потом незаметно отрубиться прямо в гостиной, прямо на этом диване, сидя или скатившись на бок.
[indent] Все это куда-то улетучилось, исчезло, пропало. Осталось лишь стремление совершенно не связанное с тем, чем полнилась ее жизнь сейчас. Иса в уголке ото всех сидела в общем кабинете и перебирала бесконечные папки. В одной были протоколы допросов, в другой опись имущества, в третьей вменяемые обвинения и улики по делу, которое позади осталось уже несколько месяцев как. Иса заразилась какой-то навязчивой идеей, взявшейся не пойми откуда и теперь рыла, рыла, рыла архивы Аврората, прикрывая это желанием практиковаться в понимании мотивов тех или иных событий и человеческих действий. Она искала зацепки, которые помогли бы ей выйти на человека, пробравшегося в министерскую тюрьму и убившего Кассиуса Трэверса совершенно незаметно. Она искала, но найти у нее не получалось. Паззл не собирался, чего-то не хватало. Какой-то крохотной, незаметной ниточки. Может быть она запрятана где-то между строк, между действий. Как жаль, что в волшебном мире не было ничего, кроме бумаги. Ни видеозаписей, ни диктофонов, по которым судить возможно эффективнее, чем по словам. Потому что человек перед глазами и всегда останутся признаки лжи в его голосе, в его мимике, в его движениях. Магглы пользоваться стали этим не так уж и давно, но эффективность многих расследований возросла стократно. Иса все еще следила за новостями, касающимися и криминала, и борьбы с ним. Ей это было интересно всегда. Наверное из-за отца, которому Иса в детстве всегда задавала тону вопросов по поводу работы.
[indent] Она не рассчитывала, что кто-то заметит ее интерес так быстро, но когда записка оказывается в ее руках - забывает вообще обо всем. О своих проблемах - в первую очередь. Она горит сейчас совершенно иным, а потому, сжав клочок бумаги в кулаке, захлопывает папку и прячет под несколькими остальными, после чего с непринужденным выражением на лице направляется к выходу из кабинета. Она незаметным взглядом пробегается по помещению, проверяя, не вздумал ли кто-то из ее сослуживцев ревностно проследить за ней. И не увидев на себе ничьих взглядов - ни Марлин, ни Рена, ни Доркас - выходит, чтобы тут же быть пойманной в крепкую хватку... Блэка.
[indent] - Ты какого хрена тут забыл? - Иса вырваться пытается, оглядываясь назад - взглядом ищет хоть кого-то, кто мог бы выручить и пока не поздно, прогнать Блэка прочь. Но как назло в коридоре никого. Точнее никого, кто хоть минимум внимания проявлял к странной сцене. Сириус заталкивает О'Коннелл в одну из пустующих аудиторий, и чужая палочка оказывается в его руках быстрее, чем Иса успевает сказать хоть слово. Твою мать.
[indent] Вопрос, заданный ранее, был скорее риторическим. Она знала, что Блэк ошивается в Аврорате последнюю неделю точно. Она уже устала слушать шуточки Марлин про ревнивого бывшего, и если сначала Иса на нее огрызалась, стараясь на смотреть в сторону ее кузена, чтобы не вызвать лишних сплетен, то после глубоко вздыхала, натянуто улыбалась и показывая неприличный жест, проходила мимо МакКиннон к своему столу. Отбиваться от девушки себе дороже, уж кто-то, а Марлин способна вцепиться как клещ. И даже личные трагедии не останавливали ее от колкостей.
[indent] - Ты же в курсе, что мне палочка не нужна, чтобы врезать по твоей самодовольной роже, Сириус? - Кулаки у девушки сжаты, взгляд будто бы потемнел. Иса смотрит на него с неприкрытым недовольством, раздражением, злостью. Еще не хватало тратить время на то, что его не касается никаким образом. О'Коннелл записку комкает и кидает прямо в грудь парню, что на несколько голов выше ее самой. Говорить с ним желания нет. Говорить с ним о деле - и подавно. Она вообще видеть его не хочет. Не до этого ей. Не до повторного выяснения отношений. У нее терпения к нему сейчас абсолютный ноль. Она только закипать начнет сильнее от того, насколько еще более наглым кажется ей его поведение. Почему не оставить ее в покое? Почему постоянно надо мелькать где-то поблизости, создавая этим какие-то слухи? Почему просто нельзя от нее отъебаться хотя бы на время?
[indent] - Практикуюсь искать то, что не видно ни при первом взгляде, ни при втором и даже при третьем, - она врет и делает это совершенно спокойно. У нее даже пульс не учащается, не хочется отвести взгляда от внимательных и полностью черных глаз Сириуса, которые когда-то давно завораживали своей глубиной. Она лишь холодно ухмыляется, взглянув через плечо на дверь, запертую всего лишь на защелку, а затем возвращает внимание к Сириусу.
[indent] Они стоят друг напротив друга, а в голове у девушки только и вертятся мысли о том, успеет ли она рвануть прочь отсюда. Наверное успеет. Но сейчас делать этого не станет. Все же Сириус, при при всем своем невероятном ребячестве, абсолютным дураком не был и никогда не будет. С ним такие трюки, как беготня наперегонки - не прокатят. Остается лишь уставится на него в ответ, скрещивая на груди руки и отходя спиной вперед к кафедре, чтобы опереться на ту.
[indent] - Такой ответ тебя устраивает или есть еще вопросы? - Она брови вскидывает, ожидая, что он скажет. Это даже забавно. Даже когда они были вместе, со стороны Сириуса, кажется, не было столько внимания по отношению к ней. Зато сейчас он везде и всюду следует за ней, словно тень. Вот привязался-то на ее голову. - Знаешь, авроры уже шептаться начинают, что у тебя нездоровая тяга ко мне. Ты сколько уже ошиваешься где-то поблизости? Странно, что тебе еще не заломали руки и как минимум не выперли отсюда прочь. Хотя я бы предпочла, чтобы ты денек-другой побыл у нас за решеткой. Хотя постой... Муди тебя уже отослал разок.
[indent] Иса те бумаги видела. Удивилась, конечно. Забескопокилась и даже хотела наведаться в Азкабан, но не стала. Аластор запретил. Сказал, что профилактические меры никому еще вреда не приносили. Просто парню нужно остыть, прийти в норму и перестать палки колеса вставлять всем вокруг. Иса не понимала, что это значит, но расспрашивать Муди не стала. Решила, что займется этим позже и узнает все у самого Сириуса. Но потом все ее мысли занял Трэверс, и Иса как-то позабыла об однодневном аресте.
[indent] - Смотрю, даже холод, сырость и дементоры мозг тебе на место не поставили, а?

дайтон: к нам едут драконоборцы, тяните жребий
пайпс: /агрессия/
ригби: у меня тут столько дел, мне пора, уже опаздываю
уинстон: /похмелье/ я ем, отвяжитесь
тео: /вытягивает короткую/
эндрю: гыгык

now we both got our battle scars
n o w   w e   b o t h   g o t   o u r   n e w   p o i n t   o f   v i e w s
( sorry, i'm not sorry ) [indent]  [indent] Чёрная водолазка дотягивается до горла, огибает его — плотная ткань не пускает наружу страхи, расходится по плечам, окутывает их, зализывает раны, по локтям скользит и до самых запястьей доходит; она прячет под собой слабости, которых Пайпер себе позволить не может. Она всё время тянется рукава закатать, но лишь сильнее их вниз одёргивает — п р я ч е т с я — ничего не должно ей напоминать // ничто не должно убеждать её в том, что страхи в душе её ещё живы. Вместо этого она надевает высокие перчатки из драконьей кожи, как будто собирается прикоснуться к огню // она не собирается, но об этом никто не должен знать. Пайпер ведь храбрая ( т а к ?), Пайпер ведь сильная, смелая, бесстрашная, Пайпер ведь всё нипочём ( т а к ? ) — с готовностью кивает и рвётся вперёд, даже когда спрятаться хочется. На месте ожогов где-то кожа светлее, а где-то едва ли не пунцовая; сколько мазей не используй, столько не прикладывай трав, сколько ни пей зелий от колдомедиков — кожа восстанавливаться отказывается; Пайпер ожоги не от других скрывает — ей не стыдно, драконологи все ранами разукрашены ( братья шутливо взлохмачивают волосы младшей сестрицы, лежащей уже которую неделю на больничной койке, смеются, что теперь она настоящая МакФасти ), Пайпер скрывает их от себя. Они — напоминание лишнее о том, что она не неуязвима; её кожа тонкая, на ней не наложена древняя магия, защищающая от всего на свете, у неё нет клыков, нет крыльев и даже хвоста, лона не всесильна — всю жизнь уверенная в обратном.

[indent]  [indent] Пайпер набрасывает на плечи кожаную куртку, неловко в узкие рукава просовывает руки и вооружается палочкой — её единственной защитой; как глупо — раньше она об этом не думала; раньше она не боялась. Это — вся её жизнь, драконы, этот заповедник, эта семья, она себя без этого не представляет — она  ч а с т ь чего-то большего, чего-то целого, она не может быть самой слабой частью, она не может быть уязвимой. Она с малых лет себе в голову втравливает мысль — бороться, она себя с детства учит тому, что нельзя сдаваться, что нужно л у ч ш е й быть едва ли не во всём. Она не слабость, она не кисейная барышня, она с детства с огнём сражалась и на драконах верхом, как в сказке — она  н и ч е г о  не боялась, а теперь, кажется, саму себя.
[indent]  [indent] Самоуверенность излишняя всюду МакФасти сопровождала; она за ней следовала по коридорам Хогвартса, когда маленькая девочка с двумя жидкими светлыми косичками ураганом по ним неслась, чтобы на урок успеть и по дороге неповоротливому старшему братцу подзатыльник отвесить / она за ней следовала на каждом занятии, когда без поднятой руки говорить начинала, потому что ей разрешение не нужно ( минус пять очков Гриффиндору, мисс МакФасти ), на что она фыркнет: ответ ведь был правильный / она за ней следовала всю стажировку в заповеднике, когда наставник учил, как самку от самца отличать, а Пайпс в ответ дерзила — я знаю, знаю, з н а ю. Самоуверенность барьером непреодолимым, ехидной ухмылочкой и пронзительным взглядом, самоуверенность — бронёй, которую она сейчас надевает и снимать ни за что не собирается // она иначе развалится.

[indent]  [indent] Выходя из небольшого дома, она все сомнения и страхи там оставляет; ей нельзя бояться, когда рядом драконы, ей нельзя бояться, когда рядом семья — они её сразу раскусят ( и те, и другие ), они её сразу поймут: одни — отстранят, на реабилитацию снова положат, а она без работы больше н е  м о ж е т, другие — просто не будут слушаться. Пайпер широким шагом направляется к административному зданию заповедника и у неё есть по крайней мере минут двадцать, пока она воюет с ветром и лёгкие воздухом наполняет, чтобы вновь сталь обрести и не дать слабости проявиться. В помещение она влетает — как всегда; она вечно носится, ходит быстро, едва ли не бегает, за ней снуёт ветер, путается в волосах, поднимает косу и высвобождает короткие пряди у лица, — за собой принося пресловутую самоуверенность, благодаря которой ей удаётся осанку прямой сохранить, а во взгляд привычное бесстрашие поселить. По коридорам к кабинету следует, без стука влетает к одному из братьев, разваливается на кресле напротив и морщится: «фу, Эндрю, опять здесь всё провоняло кофе!» — запаха она этого не выносит, кофе ни в каком виде не приемлет, в любой непонятной ситуации предпочитая чай: чёрный, очень крепкий, с тремя ложками сахара, кружка такого ( самая огромная ) всегда у неё в руке ( иногда — часто — внутри ещё и бурбон ).
— Когда там должен приехать этот придурок из министерства? — громко глотает горячий чай / сколько её не ругай — не перестанет ( ну ничерта от леди ). Драконоборцев она иначе, как придурками не зовёт — переняла от отца и с гордостью продолжает, не унимаясь лет так с пяти.
— Завтра, Пайпс, завтра. Сегодня новенькая из румынского. — напоминает Эндрю, что в бумаги зарылся и носа из них не показывает.
— Ясно. Много заказов? — бросает любопытный взгляд на бумаги, чуть приподнимаясь с места. Брат беззвучно, одними губами произносит бранное слово и головой качает устало. Пайпер из его рук нагло вырывает один из свитков, податливая бумага едва ли не рвётся, изучает, пробегаясь глазами и возвращает обратно: «скукотища». Она остаётся в кресле сидеть, развалившись, покачивая ногой и хлюпая чаем. Она брату продолжит действовать нервы, а потом в этом кресле и останется работать, кабинета собственного отрицая существование — она же не одна из этих помоечных министерских крыс, она не станет весь день за запертой дверью сидеть и пылью дышать от старых свитков и книг. Пайпер заканчивает аккурат к приезду новенькой, разгребает несколько писем, надиктовывает прыткому перу сколько нужно чешуи для очередных — очень важных! — нужд прохиндеев из министерства; она эту часть своей работы не слишком-то жалует ( как жаль, что она — большая ), куда сильнее ей нравится драконов усмирять, новых принимать и с детёнышами возиться; ей о времени подошедшем напоминает Эндрю, который из-за стола наконец-то встаёт, последние несколько часов в одном положении проведя, и ведёт за собой за собой. Пайпер ему ехидно в спину шепчет: «вау, ты оказывается умеешь ходить, я думала так и застынешь крючком».

[indent]  [indent] Они к кабинету Тэда следует, который и должен был девушку новенькую встретить; Пайпер украдкой заглядывает в папку, что уверенно держит в руках Эндрю — Сара Рэндалл, хмыкает: ну, посмотрим, кто ты такая, Сара Рэндалл. Чужаков в заповеднике МакФасти не жаловали, прямо скажем, а Пайпер была в числе первых, кто не давал спуску любому, кто в число поголовья её семьи не входил; доверяться не привыкшая, с острова редко вылезающая, для неё все — чужаки, кто с ней десятки лет бок о бок не провели. Она обязательно новенькую проверкам подвергнет, обязательно проверит, из какого та теста, сможет ли девчонка с гебридским чёрным поладить; она почему-то думала, что это понять ей труда не составит. Сара Рэндалл / Сара Рэндалл / Сара Рэндалл, она имя это в руках крутит, примеряет, пока, наконец, с этой знаменитой Сарой Рэндалл глазами не сталкивается — смешок срывается с губ, старший брат её одёргивает, думая, что та снова издёвку задумала. Только Пайпер эту Сару Рэндалл лучше других знала — от Сары и от Рэндалл, собственно, там ничерта и не было, — она училась с ней на одном потоке, она прекрасно осведомлена о том, как та жизнь свою выстроила; д ж о р д ж и а  с л а г х о р н — виднеется в улыбке / в глазах / в сложенных на груди руках Пайпер // неужели ты думала, что я тебя не узнаю, д ж о р д ж и а?
[indent]  [indent] Пайпер молчит, ей это нечеловеческих усилий стоит, она привыкла всю правду вываливать с порога, ни на что не оглядываясь, но здесь, здесь ей были интересы тайны Джорджии: что её привело в Шотландию? что вырвало из уютного семейного гнёздышка? МакФасти смотрит с издёвкой, с вызовом, нагло и прямо — с а м о у в е р е н н о с т ь, — но молчит, решая, что для выяснения всего возможность ещё предоставится, а пока она может вдоволь цирком насладиться и наблюдать, как девушка назад пятится и слово вставить пытается, пока деятельный Тэд её со всех сторон информацией обкладывает. МакФасти делает глоток из своей огромной кружки и улыбается — пусть остаётся; здесь, на своей территории, она её точно обставит.

[indent]  [indent] Остаток дня всё также в кабинете Эндрю проводит, но только больше не работой занята, а мыслями, которые поведение Джорджии разгадать пытались. Пайпер из мыслей её прогнать не может, загадку раскусить хочет, раскрыть и обличить перед всеми — она чует подвох, чует тайну, словно зверь, где-то нутром ощущая опасность, которая от Слагхорн исходит. Из мыслей её достаёт неразборчивые слова брата.
— А? — смотрит с непониманием.
— Выпить, говорю, пойдёшь? Чего задумалась-то? — по-простецки Эндрю над ней виснет, почёсывая затылок.
— А, да, конечно пойду, — вскакивает с места, вытягивается, как струна, — ничего я не задумалась, отстань. — фыркает и вперёд брата несётся. Неподалёку местечко небольшое, почти семейное. В нём отдыхают местные драконологи, их семьи и забежавшие на остров гости, коих немного, по пальцам за год пересчитать; каждый раз они для хозяйки паба — событие, она вьётся вокруг них, расспрашивает и угощает не меренным количеством пива. Местные говорят, что через этот обряд должен каждый пройти, кто к ним прибывает. Значит, он неминуем и для Джорджии; Пайпер этой мысли улыбается, нос в стакан пива опускает, скрывая от остальных свои мысли.
[indent]  [indent] Новенькой везёт, её первой МакФасти замечает, ловит в дверях, следует глазами за ней к стойке, читает слова по губам, будто рядом стоит, и буравит, надеясь, наверное, дыру в той прожечь. В Пайпер недовольство рождается: почему она ещё не убежала, поджав хвост, почему не убралась вон с чужих земель, почему ведёт себя так свободно, [float=right][/float]почему не боится, почему продолжает на Сару отзываться. Пайпер во взгляд злость подмешивает. Слагхорн первой заговаривает, также нагло, также самоуверенно, также развязно, словно им по пятнадцать и они вновь что-то в коридоре Хогвартса не поделили. Пайпер делает глоток из бутылки и глаза закатывает / Изольда. Та смотрит с вызовом, смелость себе свою вернув и легко ею теперь жонглируя; н а д о л г о — цепляет это слово и растягивает его // фальшивое насквозь. Как и вся Слагхорн. — Тэд, — внимание брата привлекает, глоток прикончив, — сюда идёт Элспет, — толкает его в бок локтём и кивает на владелицу бара, что их издалека заприметила, — она сейчас нашей новенькой присядет на уши часа на три, отвлеки её, давай. — в спину его беспощадно толкает и смешок давит в кулаке. Удостоверившись, что два одиночества Элспет и Тэд состыковались на достаточном от девушек расстоянии, МакФасти на знакомую поворачивается вновь.
— Ну,  С а р а  Р э н д а л л, — смеётся, деля буквы на равные части, —[float=left][/float] с фантазией у тебя всегда были проблемы, хоть бы Изольдой и назвалась, честное слово. — глоток пива, — От кого бежишь, С а р а, насолила румынам? Обчистила Гринготтс? — щурится, приближаясь, — Аааа — протягивает восторженно на вдохе, — неужели убила кого-нибудь? Муженька своего прибила, да? — улыбается, головой качает в выдуманном сочувствии, — Зря ты так с ним, святой человек должно быть, раз тебя, горгулью, столько терпел.
— Здесь-то ты чего забыла, Сарочка? — с презрением отточенным за годы взаимной ненависти, — Не лучшее место для того, чтобы спрятаться. Здесь тебя быстро раскусят. — глоток пива, взгляд наглый, с а м о д о в о л ь н ы й.

> hyperion slughorn (1930) & geraldine slughorn-jones (1930)
   > jack slughorn (1948) // СТАРШИЙ БРАТ
   > daniel slughorn (1948) // СТАРШИЙ СВОДНЫЙ БРАТ
   > gennyfer slughorn (1951) // СТАРШАЯ СЕСТРА
   > daisy slughorn (1960) // МЛАДШАЯ СВОДНАЯ СЕСТРА

> horace slughorn (1890) // ДЯДЯ
> dakota jones (1923) // ТЕТЯ

. [indent] . [indent] . [indent] . [indent] . [indent] . [indent] .
i become one with my demon
M Y     D A R K     S I D E     K E E P S     M E     A L I V E

. [indent] . [indent] . [indent] . [indent] . [indent] . [indent] .

[indent]  [indent] д ж о р д ж и а / она пальцами по своему предплечью проводит, подушечками очерчивая края черной метки, что едва заметно колыхается. д ж о р д ж и а / она заворожено следит за тем, как искры из палочки вылетают, до цели добираясь в считанные мгновения. д ж о р д ж и а / тени шепчут ее имя, когда его ботинок в живот упирается, а с губ кровь сплюнуть не получается. Она бежит не сразу. Далеко не сразу вещи собирает и несколько лет живет с убеждением, что когда-нибудь он перестанет. Аттикус каждый раз, правда, удивляет и с новым ударом все больнее проходится по старым ранам. Джорджиа когда-то считалась красавицей: у нее волосы всегда были в аккуратную прическу собраны, под ногтями не скапливалась грязь, а туфли обязательно с каблуком да повыше. Она всегда была чересчур леди, когда проходила по коридорам Хогвартса, книги держала одной рукой, а второй обязательно кого-то обнимала и рядом с собой удерживала, потому что нашептывать так проще было и легче. Ее когда замуж отдают за Гойла, Слагхорн радуется. Она с ним общий язык быстро находит еще в школе, когда седлает в очередной раз метлу и на несколько часов от привычного облика леди избавляется. У нее ветер в волосах путается, Джо их каждый раз в тугой хвост завязывает, чтобы не мешались. Но однажды Пайпер за него ухватывается и не только ей бедро ломает резким толчком, но и здоровый клок выдирает. С тех самых пор Джорджиа волосы бережет и при ссорах с Аттикусом сразу же за ворот прячет — чтобы ухватить не успел.

[indent]  [indent] д ж о р д ж и а / она по лесу бежит и слышит, как он позади ее имя кричит. Аттикус с ума сходит, у него демоны в глазах пляшут, а причины поступкам последние пару месяцев и вовсе сложно найти. Джо во всем винит наказания Темного Лорда: несколько круцио подряд, да еще и принуждение к самобичеванию — он пытается на ней отыграться и боль свою заглушить. д ж о р д ж и а / у нее в ушах сердце ухает, и она за куст ныряет, впопыхах пытаясь нащупать порт-ключ, который обманом оформляет на чужое имя. Портсигар щелкает, и Слагхорн после себя оставляет только вихрь листьев, которые поднимаются от аппарации. д ж о р д ж и а / кричит Аттикус в лесу неподалеку от поместья, а она уже по улицам Бухареста идет, заколдованную сумку к себе прижимая и пытаясь найти тот самый магический переулок.
Она обменивает галлеоны, покупает карту и все необходимые принадлежности, спрашивает дорогу до заповедника и спустя пару дней у ворот его останавливается - д ж о р д ж и а выжила.

[indent]  [indent] Она проводит в Румынии несколько лет. У нее волосы теперь всегда распущены, на затылке только хвост небольшой виднеется, когда кто-то хочет найти ее сквозь кустистые заросли. Гойл меняет имя — теперь ее зовут Сара Рэндалл, и откликается она исключительно только на него. Привычка вырабатывается быстро, и она этому рада — чем дальше от себя прежней бежит, тем больше себя настоящей чувствует. Джо этого объяснить не может и перчатки снимает только к вечеру, когда справляется с осмотром пары самок и остается на несколько часов и с утепленными яйцами. Она на свои ногти обязательно смотрит — под корень практически обрезанные, — а потом шепот слышит отдаленный, который слишком на ее бывшего мужа походит.

[indent]  [indent] Джорджиа никогда не отличалась терпением: она добивалась того, чего хотела с самого Хогвартса. Слизерин ее встретил распростертыми объятиями, а Слагхорн успела занять лучшую постель прямо у окна, за которым ничего, кроме темноты Черного Озера, видно не было. Гриффиндор она ненавидела так же сильно, как и желала смерти Пайпер МакФасти, которая умудрялась ей дорогу переходить в каждом сдвоенном предмете. Слагхорн, порой, в школьные будни вернуться пытается, переосмыслить что-то, задуматься, но всегда на одно и то же воспоминание натыкается: у нее переломана практически вся левая сторона тела, есть не получается, а на соседней койке лежит Пайпс, которую туда положил директор, считающий, что только так они смогут найти общий язык. Джо этот момент почему-то кажется донельзя глупым, она из раза в раз рассказывает его новым знакомым, но никто на шутку не реагирует — возможно, просто язык не до конца выучила и передать всю иронию не смогла.
Она заявку подает в заповедник МакФасти, когда пьяная и в очередной раз пытающаяся вытеснить страхи, вспоминает, что когда-то Пайпер сказала, что ей дорога туда заказана — братья ноги переломают, а родители обязательно добавят. В чем-то, наверное, она была права: Джо была отвратительным человеком и таковым и осталась. У нее в одной ладони бутылка зажата, из которой она глоток за глотком делает, а в другой перо между пальцами перекатывает, когда весь свой опыт расписывает и умудряется даже не приврать.

[indent]  [indent] Возвращение в Англию — плохое решение.
Джорджиа в этом уверяется, когда вновь влажный воздух вдыхает, благодаря попутчика и оказываясь посреди Гебридских островов. Но Темный Лорд ее вызывает на задания, и дальняя трансгрессия лишает сил. Да и из заповедника МакФасти приходит приглашение и хорошее предложение — отказываться от него грешно, ведь она последние пару лет живет исключительно на заработанные самостоятельно деньги. Гойл отслеживает все ее счета, и она не готова настолько рисковать безопасностью, которую успела выстроить.

[indent]  [indent] Стоит ей пройтись по вязкой земле, которая из-за постоянной мороси и близости к океану, мало чем напоминает поле, как Джорджиа себя вновь ощущает под невидимым гнетом. Она бежит от этих мыслей, от шорохов, от боли, которую не заслужила и которой противостоять больше не может, чтобы спустя три года оказаться с рюкзаком за спиной перед огромным заповедником. Слагхорн голову задирает и ладонью глаза от света прикрывает, чтобы в небе разглядеть хотя бы одного дракона, которыми так заповедник гордится, но ничего ее взгляду не попадается. д ж о р д ж и а / лишь в ушах вновь слышится, когда с влажным чавканьем по траве перешагивает, жалея, что не послушалась рекомендаций и не надела резиновые сапоги вместо кроссовок.
Джо добирается до горы, останавливаясь у ее подножия, чтобы дыхание перевести. Трансгрессией воспользоваться не получится — заповедник окружен антиаппарационным полем, специально построенным для того, чтобы избежать браконьерства и не приглашенных гостей. Только эта мысль ее успокаивает, когда страх вновь к желудку подступает стоит ей осознать, куда Слагхорн возвращается и на кой черт. Она тем самым конвертом, в котором и договор, и приглашения хранятся, себе в лицо машет, чтобы отдышаться и дальше наконец двинуться, когда впереди замечает недовольного гебридского дракона. Он плюется огнем в небо, а не на землю, и Джорджиа шагу прибавляет. Она повадки драконов изучить успевает до мельчайших подробностей, но каждый вид особенен по-своему: хочется предположить, что этот готовится к врачеванию, а не агрессирует на тех, кто пытается ему с земли помочь. Слагхорн у ворот оказывается спустя пару минут, которые дракон парит над заповедником и скрывается по другую сторону горы.

[indent]  [indent] — С а р а, — по буквам проговаривает, когда один из работников заповедника просит повторить ее имя и в журнале своем сверяется, приглашена ли она на территорию. Джо подобная отчужденность невероятно устраивает: Аттикус ее никогда найти не сможет, даже если узнает, что она именно здесь прячется. Ворота перед ней наконец открываются, и она на территорию заходит, лямки рюкзака крепче сжимая. Кажется, заповедник намного больше того, в котором Слагхорн до этого работала. Она успевает насчитать несколько кормушек и шесть пастбищ, которые проходит по дороге до главного здания, где ее ждут. Она по ступенькам взбирается — чересчур массивным на ее вкус, — и у двери останавливается, разглядывая колдографии почетных драконологов. Попасть в Заповедник Шотландии достаточно сложно: во-первых, он скорее семейный, чем открытый для всех желающих, во-вторых, работа с гебридскими драконами требует опыта и вовлеченности в процесс — они считаются самыми опасными после азиатских. Джорджиа уверена, что Пайпер здесь не встретит, оттого даже немного расстроиться успевает / вот видишь, Пайпс, еще и твоим родителям понравлюсь. Она на колдографиях замечает несколько удивительно похожих парней, предполагая, что это и есть те самые братья, которые должны были ей рот с мылом промыть.
— Нет, думаю, что там хворосторог, — слышится мужской голос по другую сторону холла. Несколько человек стоят у панорамного окна, с которого открывается вид на еще несколько островов с горами на них. Как правило, драконы именно там устраивают свои пристанища.
— Валлийский зеленый, — настаивает девушка, — не станет Мрак с хворосторогом уживаться, — Джо подходит к ним, выглядывая в окно и пытаясь понять, из-за чего происходит разговор. Черный дракон кружит вокруг горы и, судя по всему, сбрасывает еду кому-то снизу.
— Шведский, — вставляет она в разговор, обращая внимание присутствующих на себя, — во-первых, больший шанс, что именно он сюда залетит, потому что климат подходит для его родных мест. Во-вторых, только шведские скрываются в горных местностях, как правило, отдаленных от зелени, — Слагхорн ладонью в воздухе проводит в знак приветствия, — я — Сара, Сара Рэндалл, — ее никто из присутствующих не знает, и она себя уверенно чувствует в компании незнакомых людей. Метка надежно спрятана под несколькими защитными заклинаниями, а на губах красуется улыбка, которую нельзя принять за недружелюбность или хвастливость. Джо протягивает конверт с приглашением парню, который тут же ее за собой в кабинет какой-то ведет.

[indent]  [indent] д ж о р д ж и а / она на полпути останавливается, замечая наконец среди присутствующих п а й п е р. У нее прическа изменилась и сама она выше успела стать. д ж о р д ж и а / нервно руки прячет за спиной, взгляд тут же опуская и устремляясь за парнем как можно быстрее: — извините, произошла какая-то ошиб…
— Сара, мы тебя так ждали. У нас тут затесалось два длиннорогих, но никто с ними не работал, а румыны пока не могут согласовать дату принятия двух особей, — прерывает ее, а потом взгляд отрывает от документа, — извини, я Тэд, — руку тянет для рукопожатия, и Джо неловко улыбается, тут же в кабинет его забегая и ладонь пожимая. д ж о р д ж и а / сердце слишком часто бьется, она пытается придумать, как из ловушки сбежать. Чем, блять, думала? Ее же фамилия в названии заповедника. Да и куда ее еще возьмут работать? Блять. д ж о р д ж и а / ей уже тяжело с собой совладать, она на месте топчется, ногти кусая: — Тэд, слушай…
— Они обитают на Айлее, мы обычно туда через камины попадаем, — парню совсем не интересно, почему новенькая сказать ему что-то пытается. Но Джо уже получает ключ от дома, в котором расположится, и все необходимые документы. Она из его кабинета сбегает тут же, осторожно пробираясь по коридорам и выбегая из главного здания.

д ж о р д ж и а / д ж о р д ж и а / д ж о р д ж и а

[indent]  [indent] Как бы она ни пыталась от себя сбежать, как бы она ни старалась прошлое позади оставить, Джо все равно сидит в ванной и пальцами по метке, колыхающейся, проводит. Она себя успокоить пытается, что все в порядке будет, что Пайпер ее не узнала и проблем не создаст: крыша над головой есть, хороший оклад, несколько видов драконов. Слагхорн потерять этого не может, ей за работу нужно держаться — она сюда возвращается по причине, а не из-за каприза.
Джорджиа к вечеру выбирается в небольшой паб, который на территории заповедника для местных жителей открыт. Их тут немного и все друг друга знают, но внутри душно и шумно — то, что надо.
[float=left][/float]— Пиво, пожалуйста, — бармену кивает, по сторонам стараясь не разглядывать, но МакФасти тут же замечает. Она один стакан допивает и второй заказывает, когда наконец в ее сторону поворачивается: — почему ты на меня так смотришь? Призрака увидела? — у нее от хмеля глаза блестеть начинают, и Слагхорн ничего умнее придумать не может, как решает в дурочку сыграть. — Или познакомиться хочешь? — ногу на ногу закидывает.
— Я — Сара, а тебя как зовут? Изольда? — кажется, тон ее голоса не совсем дружелюбный, и          д ж о р д ж и а отворачивается, чтобы еще глоток сделать и в руки себя взять.
— Сара, как тебе наши края? — Тэд подсаживается с другой стороны, и она ему кивает с улыбкой на губах: — пока не успела разобраться, но планирую остаться здесь надолго, — предложение договаривает и на последнем слове взгляд на Пайпер переводит / ясно тебе?

THE WORLD IS UP IN ARMS
/ / all the pieces falling apart
gotta get out while you can

[indent]  [indent] патриция на него смотрит, взгляда не отводя; она его черты лица запоминает, чтобы потом каждый раз, когда в темноте в одиночестве домой возвращаться, представлять, что следующий шаг ее последним будет. она — фаталист, она — пессимист, ей, кажется, что она долго не проживет и скоро окажется среди тех, кто червей кормит и навсегда в прошлом остается. если бы сэлвин могла, она бы в моменте потерялась / время бы зациклила и с последствиями не сталкивалась, а лишь одни те же ошибки совершала, чтобы себя наконец до конца изучить. он бы ей что-то говорил, кажущееся сперва сонной бессмыслицей, рассказывал бы о тенях в темноте, спрашивал бы, как бы поступила, если бы оказалась в руке с кинжалом напротив человека, чье будущее закончиться здесь и сейчас должно. эйвор столько всего говорил, и патриция его слушала, кивая, когда он паузы делал, словно этого и ожидал / я тебя слушаю, я тебя слышу — повторяла без конца. но только сейчас, спустя столько лет, поняла, что за тени ему чудились, что такое, когда в ладони кинжал, а перед тобой человек, который жить н е        д о л ж е н.
она первый удар кассиусу наносит и ранит его не смертельно; помнит, что эйвор говорил — лучше перестраховаться. ее пальцы вокруг рукоятки кинжала крепко сцеплены, патриция губы поджимает, с усердием дело свое завершая и пальцы друг о друга растирая, когда трэверс последние хриплые вдохи сделать пытается. она помнит, как сидит на корточках перед его клеткой, как прутьев ладонями касается, а потом с удивлением осознает, что отпечатки свои оставляет.

[indent]  [indent] патриция второй удар наносит незнакомому ей человеку, совершенно случайно вспоминая, что в сумке тот самый кинжал продолжает носить. палочку натаниэль отбирает, запрещая ей приближаться к темноте, что зовет ее // п а т р и ц и я // что шепчет ей о том, как лучше поступить. сэлвин мужчину не знает, она его случайным образом в толпе визжащей выбирает, когда за руку хватает. ей в хаосе проще всего [float=right][/float]ориентироваться — пэт сама из криков надрывных состоит, поэтому улыбку на губах растягивает, когда парень ей на плечо оседает. у нее платье светлое, оно в каплях чужой крови пачкается, липким становится, но сэлвин лезвие внутри незнакомца прокручивает, а потом на его лицо взглянуть пытается. если бы он ее видел,  — если бы только он ее видел, — то слова свои бы назад забрал. только светлые глаза, уже практически закатившиеся, в карие не окрашиваются, и знакомой ухмылки на губах патриция не замечает.
если бы эйвор здесь был, он бы никогда больше в ее сторону не позволил тирады о страхах и слабости. — там, дальше, одна сплошная пустота, — шепчет парню на ухо, когда он кровью ее плечо заливает. она его волосы гладит, кинжалом вверх ведя и усилия немалые прилагая, когда тот за ребро цепляется. — но есть те, кто рожден жить, — сэлвин оглядывается по сторонам, — а есть те, кто рожден, чтобы умереть, — когда парень на лавку заваливается, она на свои ладони смотрит, перепачканные в его крови.
                                         если бы он ее видел, если бы только он ее видел.

[indent]  [indent] патриция из-под одеяла сбегает, как только натаниэль сопеть начинает. она дверь за собой закрывает и по лестнице, скрипучей, спускается. нейт уверен, что она все еще зелья принимает, а пэт к выходу спешит, потому что дышать не может в этом пыльном особняке, потому что в семьдесят шестом по этой же причине на работе задерживается. трансгрессируя со ступенек, сэлвин как можно дальше пытается сбежать, представляя сначала обрыв у океана, который к ней порой в воспоминаниях соленым привкусом на губах возвращается, но в последнюю минуту передумать успевает. она у того самого паба оказывается, напротив двери останавливаясь. эйвор говорит, что рано или поздно она поймет, а она продолжает спорить, потому что убийство — это убийство, это темная магия, которая разрушает, а не свободу дает. но ее пальцы дрожат, когда патриция ими за ручку берется и наконец внутрь заходит.

[indent]  [indent] она здесь в последний раз была больше полутора года назад: уже не фэй, а пэт, уже не девушка с гипотетическими историями, а самая настоящая шпионка аврората. они сидели за тем столом, что сейчас чужой компанией занят: девушка смущается громких криков своего друга и пытается его успокоить, пока патриция у барной стойки останавливается и замечает выпуск ежедневного пророка // «кровавая свадьба» на главной странице пляшет, а снизу колдография того самого заведения, в котором сэлвин себя потеряла, кажется, окончательно.

— фэй? — она на месте замирает, не ожидая, что кто-либо ее помнит, — фэй, привет, — бармен напротив останавливается, на барную стойку наваливаясь. патриция же его имени не помнит. она — фаталистка и пессимистка, а палочку дома оставляет, потому что натаниэль сразу заметит, если та с места пропадет.
— вы обознались, — эйвор узнает, что ее зовут патриция спустя пару месяцев — она сама признается, потому что в нем находит собеседника и поддержку, о которой просить не нужно. заказывать сэлвин ничего не хочет и оставаться здесь тоже не желает, тут же за дверью скрываясь. зачем сюда пришла и почему подумала, что именно здесь его найти сможет трудно объяснить. патриция на свежем воздухе вдох глубокий наконец сделать удается, ветер волосы путает, и она то и дело их пытается за спину забросить, чтобы не мешали.

[indent]  [indent] еще несколько раз она по тем местам проходится, где они с ним виделись, чтобы к последнему сдаться и перестать пытаться отыскать в темноте того, кто ее отождествлением является. пэт в уэльсе оказывается, хотя, наверное, не стоило бы так открыто расхаживать по людным местам — ее все еще могут арестовать за убийство. сэлвин об этом вспоминает, когда в кофе просит виски подлить. что он приходит и напротив садится патриция даже не видит — она взгляда от кружки не отрывает, а только слышит, как стул отодвигается и как он вздыхает, напротив устраиваясь.
[float=left]
.am i gonna bend
am i gonna break?[/float]— не думала, что придешь, — эйвор как-то говорил, что он, как тот самый дьявол, которого по имени четыре раза позвать нужно, чтобы он поверил, что его действительно ищут. пэт глоток кофе делает, взгляд на него все-таки поднимая и запрещая себе хоть на мгновение забыться в воспоминаниях. она что-то сказать должна, но вместо этого ложкой по стенкам чашки стучит, помешивая пойло, которое пить невозможно. эйвор же никак не изменился с последней их встречи. — у тебя уставший вид, — замечает, ложку в покое оставляя и ладони под стол пряча. ходить его и искать по всем местам, где когда-то они встречались, наверное, не самое лучше занятие во втором часу ночи. да и выглядит это, мягко говоря, жалко. — ты был прав, — но пэт ему признаться должна, хотя бы, чтобы свои сомнения отпустить, — не в том, что из меня ничего не выйдет, — голову склоняет на бок, взгляд отводя, потому что на его ладони смотреть и вспоминать, как она по ее шее проходятся не время и не место, — а в том, что я еще раз убью. и когда убью, то буду искать тебя, — сэлвин на него смотрит наконец, потому что признаться в том, что его болезненные слова и правда смысл в себе несли, неприятно.